кусочек из книги О. Лукас

Вместо сердца

Когда Бог создавал москвича, подходящих сердец в мастерской не оказалось, поэтому он временно поставил москвичу моторчик. Мол, пусть пока так живет, а как освободится какое-нибудь пылкое сердце — заменим. Вот, скажем, у карфагенянина возьмем, всё равно ему оно без надобности; Карфаген-то по любому должен быть разрушен, а пока он не разрушен, москвич и с моторчиком поживет — не перегреется. Тем более что моторчик вечной батарейкой снабжен. Сказано — сделано. Поставил Бог москвичу моторчик — и забыл об этом, как водится, дел-то много — всё не упомнишь. И даже когда питерца создавал — не вспомнил, что москвич у него так до сих пор с моторчиком вместо сердца и бегает. Еще удивился: «Надо же, какого я прыткого москвича создал, что тот взял и Петербург придумал — мне такое в страшном кошмаре не снилось, а он, гляди-ка ты, в жизнь воплощает».
Да и с питерцем, кстати, не всё гладко вышло. Ему сердца тоже не хватило. В мастерской, конечно, были какие-то сердца, но Богу показалось, что они не слишком хороши для такого рафинированного создания. Дав ангелятам задание — сделать самое лучшее сердце для питерца, Бог поставил ему вместо сердца вторую, дополнительную совесть. Совесть, если хорошо за ней ухаживать, работает не хуже моторчика. Только батарейки вечной в ней нет — в роли батарейки выступает сам питерец. К счастью, он об этом не знает.
А ангелята так и не сделали питерцу сердце. Застыли перед флип-чартом, на котором размашисто начертано: «Сделать для питерца самое лучшее сердце». Боязно же — вдруг получится не самое лучшее. Так питерец и кормит собой свою вторую совесть — уже триста с лишним лет.

Объявления

В Москве на каждом доме, на каждом офисе и почти в каждом подъезде висят грозные объявления: «Машины у ворот не ставить!», «Окурки под лестницу не бросать!», «Здесь нет никакого совета ветеранов, где он есть — мы не знаем!», «Справочное окно справок не дает!», «В лифте не ссать!». Эта отрицающая всё и вся частица «не» лишает посетителя воли и сил. «Не» — это будущее «нет». Еще маленькое, но уже злое. Посетитель идет в дом, в офис, в совет ветеранов, видит это «не» и понимает, что там, за этой неприветливой дверью, его ждет отказ. Не подпишут. Не соблазнятся. Не разрешат.
В Питере объявлений поменьше, и все они какие-то дружелюбные, что ли: «Ближайшая помойка в соседнем дворе», «Машину можно поставить под окнами у дяди Коли, он всё равно в запое пятый год, к тому же глухой», «Код парадной — 350, пепельница на втором этаже слева, курите туда», «Совет ветеранов находится в доме №14, а тут зато неплохое кафе». И вроде не хотел в кафе, а шел в совет ветеранов — а обнаруживаешь себя сидящим за столиком, в компании глуховатого запойного дяди Коли, вместе с которым помогаешь потом незнакомой тетушке отнести мусор в соседний двор, и уже далеко за полночь, когда метро закрыто, куришь на втором этаже слева, аккуратно стряхивая пепел в жестяную консервную банку, и перечитываешь старательно выведенное вдоль стены объявление: «Азиз подбросит куда надо в любое время. Обращаться в дворницкую». И обращаешься в дворницкую, и летишь на метле с неистовым этим Азизом, вцепившись в него руками и ногами, именно туда, куда надо, а не туда, куда ты собирался еще несколько часов назад.

Мезальянс

Иногда они встречаются. Она и он. Московская девушка и питерец. Питерская девушка и москвич. Они встречаются где угодно — в любом произвольном городе, может быть, случайно — но оказывается, что это совсем не случайно. Когда такое оказывается — они договариваются, что встретятся еще раз. И обязательно делают это.
Московская девушка и питерец стоят в утреннем зябком тумане на платформе и глядят друг на друга. Не может быть! А вот может.
— Я… — начинает было питерец, но его перебивают.
— Значит так, времени у нас мало, — тараторит его подруга. — Завтракаем в восемь тридцать, в кофейне, тут рядом открылась, об этом «Афиша» писала. Потом идем смотреть достопримечательности (следует список достопримечательностей: московских, питерских, киевских — каких угодно, московская девушка как следует подготовилась с помощью путеводителя и навигатора). Обедаем в два часа вот тут. Я забронировала столик на двоих. Если у тебя денег нет — ничего, отдашь потом, мне вчера премию дали (следует вставная новелла о том, за что именно премия). Затем в три тридцать идем в кино, обязательно надо сходить, такой фильм модный, все только и говорят. После фильма прогуляемся до ресторана, окажемся там в восемь. И в десять ноль-ноль поймем, что нам делать дальше.
— ...тебя люблю, — продолжает начатую мысль питерец.
— Можно то есть в клубец прошвырнуться, а можно как-нибудь более романтично время провести... Ты что-то сказал?
— Люблю я тебя! — очень быстро, чтобы его опять не перебили, повторяет питерец.
— Правда? — меняется в лице московская девушка и сразу становится такой удивленно-прекрасной, что питерец влюбляется в нее еще раз.
— Тогда давай сразу начнем с романтичного! — решительно говорит она и вырывает из блокнота листочек с планами на день. Ни один москвич не говорил ей такого. «Чего-то ты раскомандовалась, дорогая» — это говорили, да. А вот чтобы сразу — о любви — это нет. Всё-таки питерцы — очень тонко чувствующие натуры, надо будет потом написать об этом в ЖЖ.
Питерская девушка долго мечется по платформе в поисках москвича. Нежный утренний туман давно рассеялся, вернее, это она разогнала его своими хаотическими передвижениями. Совершенно случайно она натыкается на москвича, стоящего там, где и договаривались.
— Ну, дорогая, чего ты хочешь? — галантно спрашивает москвич. Чтоб не говорила потом, что он раскомандовался.
— Я… хочу… — пауза длиною в Петропавловский шпиль, — …завтракать!
Причем «завтракать» она произносит таким тоном, как будто вложила в это слово целую поэму Ахматовой.
— Где же ты хочешь завтракать? — интересуется москвич.
— Там! — указывает рукой питерская девушка в далекую неопределенность.
— Нет, там, — говорит она через некоторое время и указывает в другую сторону.
— Или вон там? — поворачивается она на 180 градусов.
Время, приличествующее завтраку, стремительно уходит. Окончательно проголодавшись, москвич вталкивает нерешительную барышню в первое попавшееся заведение, и оно оказывается ничего себе, хотя завтраки там уже кончились. Но москвич хмурит брови, морщит бумажник — и оказывается, что два завтрака всё же есть, надо же, ха-ха-ха, как вам повезло.
— Чего ты хочешь теперь? — подобрев после трех запеканок и пяти двойных эспрессо, улыбается москвич.
— Гулять… — произносит питерская девушка. — Гулять и любоваться!
Поскольку гулять и любоваться можно практически где угодно, этот пункт программы удается выполнить без потерь. Они гуляют и любуются, любуются и гуляют, пока не приходит время обедать.
— Там! — привычно помавает рукою питерская девушка, но москвич уже знает этот прикол, так что обедают они в нормальное, обеденное время в нормальном, обеденном зале.
После обеда они снова гуляют и любуются. До самого ужина.
— Ужин — это самый загадочный из всех приемов пищи… — говорит питерская девушка, но москвичу это всё уже надоело.
— Поэтому ужинать будем дома! — строго говорит он и останавливает такси.
— Я люблю тебя, — уже в машине шепчет ему на ухо питерская девушка.
Надо же, какие умные, какие догадливые и решительные эти москвичи — всё понял и организовал в две минуты. Питерец бы послушно гулял и любовался еще десять лет кряду.

Субкульт — ура!

Однажды питерцу становится тошно от массовой культуры, поэтому для себя и своих друзей он придумывает субкультуру. Давайте, говорит, будем играть гаммы задом наперед, рисовать картины снизу вверх, сочинять стихотворения с матерными словами и не запипикивать их стыдливо, читая со сцены, давайте хрипеть в микрофон, бить пятками в барабаны, танцевать босыми ногами по зеленой траве, слушать тишину и выбрасывать в Фонтанку телевизоры. Друзья соглашаются по всем пунктам, кроме последнего: из предназначенных к утоплению телевизоров строят небольшое укрепление, покрывают его тремя слоями граффити и отныне именуют «Клуб». В клубе тесно и темно, поэтому одеваются там в облегающие одежды (чтобы не занять ненароком больше места, чем необходимо). Иногда, в темноте и тесноте, одежды рвутся и пачкаются, но никто не обращает на это внимания, потому что на сцене в этот момент царит свобода — и все следят за ее выступлением.
Однажды в клуб случайно заходит москвич. Он шел совсем в другой клуб, о котором ему рассказали модные друзья, но по дороге решил забежать в три рюмочные и одну пышечную, так что слегка заблудился. В клубе москвичу очень нравится: свободно, весело, никто не ходит с нарисованными улыбками клоунов из «Макдоналдса» и секретарш, замученных корпоративным бытом, а если и ходит, то оказывается, что это был перформанс. Клоуны и секретарши смывают корпоративные улыбки и становятся симпатичными, милыми, хмурыми людьми.
— Вау! — говорит москвич. — Как вы здорово это придумали! Приезжайте, ребята, к нам! Я покажу вас в телевизоре всей России. Да что России — всей Москве я вас покажу. Ну, кто хочет в телевизор?
— М… А мы разве сейчас не в телевизоре? — стучит по стенке клуба самый старый клубожитель. — Зачем нам еще куда-то ехать?
Но кое-кто всё же уходит вслед за москвичом.
Через пару месяцев в Москве открывается сеть модных клубов, сложенных из самых современных телевизоров, повернутых экранами внутрь. Где бы ты ни находился: на танцполе, в туалете, в баре, в чилауте — на тебя всегда смотрит немигающий голубой глаз. Посетители обязаны приходить в облегающих одеждах, как бы случайно порванных и запачканных. Эти одежды шьют специальные, очень дорогие модельеры и продают в специальных, очень дорогих бутиках. Такие одежды называются дресс-кодом. Кто без дресс-кода, того просто не пустят в клуб улыбающиеся, как клоуны из «Макдоналдса», охранники и не напоят вкусной водкой улыбающиеся, как измученные корпоративным бытом секретарши, бармены и барменши.
Через некоторое время питерец, придумавший эту субкультуру, случайно заходит в один из московских клубов. Сначала его не пускают, потом узнают и, чтобы загладить неловкость, приносят дорогому гостю бутылку шампанского в серебряном ведре со льдом. Питерца начинает тошнить — и вряд ли от дорогого шампанского. Он возвращается домой и вскоре придумывает новую субкультуру.

Правила дорожного движения

Москвич свободно переходит дорогу в любом месте. Иногда у него есть с собой синий фонарик, которым он светит в глаза автомобилисту, и пока тот рассуждает, что же значит синий сигнал светофора, москвич успевает перейти дорогу и скрыться за горизонтом. Если автомобилисты ловят москвича и пытаются отобрать у него синий фонарь, он неистово верещит: «Это мигалка! Вы ответите по закону, черти!»
Москвич всегда трактует правила дорожного движения в свою пользу, где бы он ни был — по ту или по эту сторону ветрового стекла. Поучительна встреча таких москвичей. Растолковывая друг другу правила (один стоит на проезжей части, другой впрыгнул всеми четырьмя колесами на тротуар, но собирается вот-вот спрыгнуть на проезжую часть, где стоит первый), они могут сочинить поэму или даже целый эпос. Пока не приедет бесшумный черный эвакуатор и не эвакуирует их в неизвестном направлении навсегда.
Питерец даже на светофоре оглядывается и задумывается: а стоит ли переходить дорогу прямо сейчас? Тут светофор своевременно гаснет.
Иногда светофор тоже думает. Если думающий светофор и думающий питерец встретятся на перекрестке — завяжется разговор, и они, может быть, даже сыграют партию в шахматы. Но питерец обязательно поддастся светофору, ведь тому еще стоять на перекрестке совсем одному на морозе или солнцепеке. Пусть хоть порадуется.
Даже поддавшись светофору в шахматы, питерец немного стыдится и, перепрыгивая полоски зебры на манер шахматного коня, устремляется в ближайший подземный переход. Там его тоже не оставляет чувство вины — оно всегда на него давит, даже во сне.
А вот на москвича чувство вины не давит никогда. Зато на него давят многочисленные кредиты.

Средство против одиночества

В силу особенностей характера, москвич и питерец часто оказываются в одиночестве. Сначала им это даже нравится: москвич может выспаться вволю, питерец — помечтать без помех, но вот один выспался на неделю вперед, другой намечтал такое, что теперь уснуть боится, — а одиночество всё не проходит.
Чтобы избавиться от одиночества, москвич идет в кофейню, на бульвар или на ток-шоу по телевизору в прайм-тайм на кабельном канале, вещающем на целый квартал из пяти домов, — словом, туда, где всегда найдутся благодарные слушатели. Ничего не утаив, москвич рассказывает свою героическую биографию. Он вспоминает все успехи — даже то, как в первом классе получил почетную грамоту за самый лучший танец о Ленине. Кстати, еще в детском саду малютку-москвича сразу оценили и выделили ему шкафчик с изображением ослика, который, как известно, символизирует восточного мудреца Ходжу Насреддина. А не далее как вчера он одной только силой разума за три часа разогнал всех спам-ботов из своего уютного дневничка. Случайный собеседник восхищен, поражен и убегает прочь, рыдая: общаться с таким героем, победителем и царем горы больно для его самолюбия. Следом убегают все остальные люди. Москвич снова остается в одиночестве — средь опустевшей кофейни, бульвара или телеканала.
Чтобы избавиться от одиночества, питерец идет в рюмочную, на Невский или на квартирник, где выступает сводный хор техногенных панков и эльфийских дев, — словом, туда, где есть живые люди, способные не только слышать, но и слушать. Кокетливо поводя пальчиком по столу, стене или коленке собеседника (если это уместно и за это ничего не будет), питерец вспоминает все свои неудачи. Даже то, как в первом классе его, единственного из всех мальчиков, заставили танцевать танец о Ленине, а потом еще дали какую-то обидную грамоту, напоминающую об этом унижении. Даже то, как в детском саду на нем сразу поставили клеймо, выделив шкафчик с изображением осла, что, как известно, символизирует тупость. Так этого мало: не далее как вчера вечером он три часа переписывался со спам-ботами в собственном уютном дневничке, да так, видно, наскучил им, что все они в одночасье от тоски спамоубились. Собеседник не может больше этого слушать — сморщившись от презрения, он убегает прочь, уводя за собой остальных. Питерец снова остается один — средь пустой рюмочной, на обезлюдевшем Невском, на квартире, которую покинули не только эльфийские девы и техногенные панки, но даже соседи и тараканы.
Но однажды где-то в Бологом, на конференции, плавно перерастающей в фуршет и буйное братание, питерец встречает москвича.
— Вы сейчас нарочно так шагнули или случайно? Просто очень похоже на танец о Ленине, который я…
— И я! Скажите, а вы где такую футболку с мордой ослика заказали? У меня в детском саду…
— На дверце был точно такой же? И у меня! Странно, что это все от нас подальше отошли, как спам-боты…
— Вы тоже умеете разгонять их одной только силой мысли?
«Ха, да мы ведь похожи!» — думают они хором, хлопают ладонью об ладонь, как хорошие парни в голливудских комедиях, и начинают дружить городами.